Ана Дали. «Сальвадор Дали»

Добавьте в закладки эту страницу, если она вам понравилась. Спасибо.

Глава 9

Скоро весна. Льет дождь, напитывая землю влагой. И кажется, что вот уже который день Природа безутешно рыдает — о прошлом лете? о щедрой осени? И, плача, потихоньку будит спящие зерна. Уже зеленеют всходы — крепкая, сочная поросль; тянутся к солнцу стебли, клонясь под ветром, и наконец, словно но волшебству, распускаются первые цветы. Луг, еще вчера просто зеленый, теперь раскинулся ярким восточным ковром.

Не успеешь налюбоваться весной, как уже колосится пшеница, и ветер гонит по ней волны, словно по морю. Скоро зерна затвердеют, и придет пора жатвы. Сальвадор любит конец лета, время итогов.

У него много друзей, причем настоящих, а не просто приятелей. И сам он хороший друг. У брата щедрая душа — если он видит, что другу нравится его картина, обязательно подарит: «Она твоя!»

У всех, кто дружил с ним в юности, есть его картины. И, само собой разумеется, у родственников. В некоторых семьях хранятся целые коллекции. А кто из старожилов Фигераса не помнит Сальвадора молодым? Его знал весь город. Высокий, стройный юноша в широкополой шляпе, шея обмотана длинным шарфом, лицо обрамлено бакенбардами. Сразу видно — художник, романтик.

После празднования Дня Трех Королей муниципалитет предложил брату оформить еще одну повозку — для ярмарочного шествия, а кроме того — заказал ему афишу ярмарки, приуроченной к Празднику Креста Господня. Заказы так и посыпались. Все сделанное Сальвадором нравилось горожанам, и местные газеты — «Л' Эмпорда Федераль» и «Ла Bey дель Эмпорда» — всякий раз хвалили его работу.

Из-за заказов брату пришлось освоить темперу, и его живописная манера переменилась.

Он по-прежнему с утра до вечера в мастерской. Свет на его картинах уже не так ослепителен, да и сами они стали гораздо декоративнее. Маслу брат теперь предпочитает темперу. И, кажется, перед нами совсем другой художник. Он сильно увлечен композицией; картины его удивительно разнообразны. Вот праздник у часовни: стройные юноши и румяные деревенские девушки в косах танцуют сардану. Вот завтрак под соснами, на лоне природы. Вот циркачи, балерины в белых пачках, фейерверки. Какой простор для декоративизма! Из этих картин я особенно люблю одну — в сине-голубых тонах. На ней Мадонна в окружении ангелов, больше похожих на деревенских ребятишек, у водоема, где в лунном свете отражаются арки галереи. Ее легко узнать — это дом семейства Понт.

В Фигерасе под мастерскую Сальвадору отдали две большие комнаты с окнами на улицу Монтуриоль. На закате в косых лучах солнца картины Сальвадора просто преображаются, сияя ярко и даже яростно. В мастерской брата обязательно встретишь цыганенка — его очередную модель в окружении приятелей. В ярком оранжевом свете, заливающем комнату, цыганята кажутся бронзовыми, так блестят их смуглые лица и иссиня-черные кудри. Они болтают, не затихая ни на минуту, и разобрать, о чем говорят, нельзя. Их гомон, как птичья песня, наполняет мастерскую. И сама она теперь походит на одну из картин брата в его новой манере, только с ожившими персонажами.

Цыганята полюбили Сальвадора. А ему правилось с ними разговаривать. Он часто просил объяснить что-нибудь непонятное из их речи или приглашал в мастерскую приятелей, оставшихся на улице. Тут цыганята высыпали на балкон, созывая к нам чуть ли не весь табор: «Идите сюда! Сеньор в баках хочет вас рисовать!»

Темперные работы легко получались у Сальвадора. Он писал по две, а то и по три картины в день, давая волю фантазии. Узнавая себя на портретах, цыганята визжали от восторга и заливисто хохотали. Как светло было той зимой в мастерской Сальвадора! То была его последняя зима в Фигерасе.

Брата ждал Мадрид, где вскоре все изменилось, — и его внешность, и работы стали другими. В Мадриде брат нашел новых, умных и талантливых друзей, и они, несомненно, повлияли на его развитие. Но что, может быть, важнее всего, Мадрид подарил Сальвадору музей Прадо. Полотна, давно любимые по репродукциям, брат наконец увидел собственными глазами. К ним он приник как к живой воде. Здесь была его земля обетованная.

Время потихоньку делало свое дело — душевная рана, нанесенная нам смертью матери, начинала затягиваться. Но боль, чуть стихшая, вспыхнула с прежней силой, когда мы вернулись в Кадакес, где все так живо напоминало маму. Нахлынули воспоминания о детстве, о каникулах, проведенных с нею, и сердце снова сжалось, как в первые дни. Ее отсутствие остро чувствовалось всюду — в доме, на берегу, на террасе, в роще. Мама должна быть здесь, с нами — и ее нет. Примириться с этим невозможно, и снова слезы комком застревают в горле.

В доме непривычно тихо. Как потерянные мы бродим по берегу, не зная, куда себя деть. И молча вспоминаем...

В конце этого печального лета 1921 года случилась буря, которую в Кадакесе помнят до сих пор.

Утром испуганная тетушка вошла в мою комнату и сказала:

— Вставай! И очень тебя прошу, не бойся!

Я вечно всего боялась, и она хотела заранее успокоить меня:

— Бояться не надо. А встать придется, потому что надвигается буря.

Я не сразу поняла, что происходит, и испугалась, только когда грянул гром, да такой, что стены дома заходили ходуном. И тут же из мастерской донесся голос брата — он звал нас. Земля так дрожала, что казалось, началось землетрясение. Ночь была на исходе, но рассвет не наступал — небо, темное и вязкое, не светлело. Море тяжело качало черные волны. Ветер завывал волком. Дом наш вскоре начало заливать водой. С горы, там, где прежде тек ручеек, хлынул поток. Вода сносила все — волочила деревья, вырванные с корнем, обломки оград, ветки и нашу лодку. Белой щепкой мелькнула она в пучине и канула в черную бездну. Волны вздымались все выше и бились о стены нашего дома, оставляя на оконных стеклах липкие комья ила, грязную пену и клочья водорослей.

По часам был день, но мы так и не увидели солнца. Небо цвета глины нависало над чернеющим морем. То и дело вспыхивали молнии. Оглушительно гремел гром — все чаще, уже почти без перерывов. Этот бесконечный грохот пугал, от него кидало в дрожь. Стало еще страшнее, когда поток, несший кусты, ветки и даже большие деревья, выбил дверь во внутренний дворик и затопил патио. Тетушка поняла, что дом наш может не выдержать, собралась с духом и объявила — голос ее даже не дрогнул, — что нужно укрыться у соседей, пока туда еще можно дойти.

Мы помогли бабушке завернуться в теплую темную шаль. Сальвадор взял ее на руки и вынес из дому навстречу буре. Идти было трудно, да еще с ношей, ветер бил в лицо, вода хлестала прямо из-под ног и бурлила, доходя до колен. Молнии, раскалывая небо, били совсем рядом, гром, казалось, крушил скалы, а небо все темнело и темнело, наливаясь свинцом.

От соседского дома нас отделяло триста или четыреста метров, по в тот день путь показался бесконечным. Мы дошли и едва не рухнули от усталости и горя — ведь мы были уверены, что дом наш снесет потоком. Но, к нашей радости, он устоял.

К вечеру буря стихла, а ночь выдалась как никогда ясной. Светила луна, подрагивая капелькой ртути. Иногда на нее наплывали прозрачные облачка. С соседской террасы мы видели свой дом, о котором успели погоревать, а он стоял, целый и невредимый, в серебряном лунном свете. Море не тронуло наш дом. И теперь волны тихо бились у скал и расходились пенным веером, перекатывая прибрежную гальку. Луна отражалась в волнах, отбеливая пену.

Буря оказалась дурным предзнаменованием. Свинцовое небо, гром, грохочущий над горами, волны, бьющие в наши стены, ручей, превратившийся в водопад, обломки нашей лодки, на миг выхваченные молнией из мрака, и мы, продрогшие, промокшие, бредущие по колено в воде к соседскому дому...

Эта буря и вправду была дурным знаком, вестником несчастья, которое вскоре обрушилось на нашу семью так же нежданно, как буря, разразившаяся над Кадакесом.

Уже зрела другая, духовная буря — сюрреализм, и это несчастье не заставило себя ждать. Сюрреализм принес в Кадакес зло и раздор, он разрушил нашу семью. Все мы стали его жертвами, когда сюрреализм завладел Сальвадором.

Хочу уточнить. Слово «сюрреализм» в этой книге — не синоним «чистого вдохновения» или воображения, создавшего великие произведения искусства. Сейчас я говорю о другом сюрреализме — о наборе догм, которым поклонялась и слепо следовала немногочисленная кучка фанатиков.

Предыдущая страница К оглавлению Следующая страница


Рейтинг@Mail.ru Яндекс.Метрика
©2007—2024 «Жизнь и Творчество Сальвадора Дали»