Приглашение к астрономии

ПРИГЛАШЕНИЕ К АСТРОНОМИИ

Приближаю глаз к увеличительному стеклу,
итогу долгой, точно рассчитанной
и вместе с тем безотчетной шлифовки.

Каждая капелька воды —
цифра.
Каждая капелька крови —
геометрическая фигура.

Вглядываюсь
и поначалу ощущаю
лишь трепет собственных век
у поверхности мудрой линзы.
А затем
различаю ясные,
сменяющие друг друга картины,
выстроенные так органически точно,
с таким соблюденьем пропорций,
что каждая мелочь
оказывается самостоятельным организмом,
сотворенным просто и гармонично.

Вот палуба белого пакетбота,
где плоскогрудая девушка
учит матросов, пьяных от южного ветра,
плясать блэк-боттом.
На прочих же трансатлантических лайнерах
по утрам, пока не пробили склянки аперитива,
виртуозы чарльстона и блюза
высматривают звезду Венеру
на дне бокалов,
      наполненных Джим-коктейлем.

Ни капли мути — все это
я вижу подробно и ясно.
А стоит мне захотеть
разглядеть какую-то мелочишку,
изображение начинает расти
    и дорастает до крупного плана,
обретая поразительную
    пластическую выразительность
      и силу.

Вот фигурка ватерполистки
на никелированном капоте «Изотты-Фраскини»¹.
Но стоит вглядеться в ее левый зрачок —
и он моментально заполнит все поле зренья.
Этот зрачок, единственный, застящий все мироздание,
разверзается передо мной океанской пучиной,
где реют сонмы поэтических вымыслов
и блестящих пластических находок.
За каждой ресничкой
плещется тихая гавань.
Под микроскопом
зрачок — нежный, масляный сгусток туши —
представляется сонмом сфер,
внутрь которых заключена
не то Богоматерь Лурдская², не то «Евангельский
натюрморт»
Джорджо де Кирико³.

Я даже различаю на пачке
едва заметные буковки:
«Мелкое Печенье Высшего сорта», —
и на глаза набегают слезы.

Вижу стрелку с надписью
«В сторону де Кирико — к границам
        метафизики»,
вижу мелкоячеистую сетку кровеносных сосудов —
немой и подробный план линий подземки.
Однако
мне нет никакого дела
до бытия искрометного лейкоцита —
и алые веточки,
умельчившись сию же секунду,
сливаются в пятнышко,
и опять
из глубин зеркальной воронки
выныривает глаз обычных размеров,
похожий на странный организм,
в котором, разбрызгивая воду и слезы,
плещутся абрисы
      рыб-отражений.
Я оторвался от лупы
и снова вгляделся в очертанья фигуры святого.
Не замаранный символами,
Святой Себастьян просто был —
        и ему не было равных.
Чтоб безмятежно наблюдать за Вселенной,
потребна высшая объективность.
Я продолжаю свои гелиометрические наблюдения,
прекрасно осознавая, что втянут в
антихудожественную астрономическую орбиту
«Нотисиарио Фокс»⁴.
А картины —
предлоги к новым поэтическим ощущеньям —
мелькают,
сменяя друг друга.
Вот официантка в баре
крутит проигрыватель и потчует можжевеловой водкой
гонщиков, математически точно
      смешавших в моторном масле
игру случая
    и темный инстинкт суеверья.

Вот автодром — цементное поле.
Если посмотреть сверху,
гонки белых «Бугатти»⁵,
схожи
с безвольным круженьем
акванавтов под парашютами
в водовороте.

Медленные ритмы Жозефины Бейкер
вторят неспешным,
чистым движениям лепестков,
расцветающих на кинопленке.

Ветер синематографа!
Белые перчатки Тома Mикса на черных клавишах
так же чисты,
как прощальные свадебные сплетения
        рыб,
как кристаллы и звезды Маркусси.

Адольф Менжу
в антитрансцендентальном порыве
демонстрирует четвертое измерение смокинга,
а заодно невинность,
столь сладостную в мире цинизма.
Бестер Китон! Вот она,
Квинтэссенция Чистой Поэзии, —
погляди, Поль Валери, полюбуйся!
Постконструктивистский проспект,
Флорида, Корбюзье, Лос-Анджелес,
Совершенная Красота
и гармония прет-а-порте,
стерильные антихудожественные зрелища,
наконец,
ясная идея — ясней не бывает! —
воплощенная в смирной, веселой и бодрой вещице,
бросающей вызов всей этой
    прогорклой тухлятине,
      что именуют высоким искусством.

Лаборатория! Клиника!
Белый кафель
льнет к рентгенограмме.
За стеклами шкафа,
в парах хлороформа,
в чащобе
никелированных веток
    и эмалированных стеблей,
дремлет
подобно красавице спящей,
отточенный скальпель.
Журналы Соединенных Штатов
соблазняют нас девочками —
girls, girls, girls —
и глаза разбегаются,
а Ман Рей под солнцем Антиб
прилежно снимает магнолию,
и ее лучезарный облик
сильнее, чем осязаемые выдумки футуристов,
раня плоть, потрясает сердце.

Туфли в громадной магазинной витрине
и манекены, манекены — сколько их! — манекены.
Застыв под искусной подсветкой,
тревожат воображенье
бесполые манекены
с шарнирами вместо суставов —
      живые, глупые, милые!

Как несуразна походка —
вихляются бедра и плечи,
но в жилах
течет обретенная вновь
      физиология платья.

Следуя за строкою Данте
(не помню, какой)
отправляюсь в путь, созерцая
всевозможные разновидности тухляков —
сиречь
унылых художников, посягнувших на вечность.
Им, тянущим всякое лыко в строку,
не знающим,
  что есть расчерченная миллиметровка,
даже не снилась ясность.
За ними толпится семейство,
обретшее произведенье искусства,
чтоб водрузить его на рояль.
Дале конторский клерк,
член корпорации и конгрегации,
доктор психологии и прочая шваль
(глаза бы мои не глядели)...
Но вдруг — усы кассира.
Умиляюсь,
ощущая всем сердцем,
несказанную прелесть
его францисканской души,
и, улыбаясь сквозь слезы,
ложусь на песок.
Размеренно рокоча,
как у ног «Спящей цыганки»⁶
        Таможенника Руссо,

волны
    накатывают
      на берег.

Сальвадор Дали, художник.
Кадакес.

Ф. Гарсиа Лорка. Святой Себастьян

Примечания

1. «Изотта Фраскини» — марка автомобиля.

2. В 1858 г. в гроте вблизи Лурда, по легенде, было явление Богоматери. См. «Лурд» Э. Золя.

3. Работа 1926 г.

4. «Нотисиарио Фокс» — информационные киновыпуски производства компании «Фокс филм корпорейшн», организатором и владельцем которой был Уильям Фокс (1879— 1952).

5. Марка спортивного автомобиля, названного в честь владельца автомобильного завода, конструктора и спортсмена-гонщика Атторе Бугатти (1887—1947).

6. Картина, написанная в 1897 г., хранится в нью-йоркском Музее ременного искусства.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница